ахтунг! Это просто зарисовка на память, из серии т.н. "булыжников". Может быть (в чём я сомневаюсь сейчас) когда-нибудь я сие обработаю в более читабельный вид. Косяки свои вижу и знаю, чесс. И стилистические, и прочие. Но не готов к труду пока. И к обороне (на случай наездов) не готов тоже. Просто зарисовка, не более того.

.......

Самый запоминающийся подарок на день рождения я получил во втором классе. Вернее, не получил, а только узнал, что подарок – есть! Чтобы его увидеть и потрогать, нужно было ждать целых две учебных четверти. Но это всё мелочи, ибо подарок был, и я предвкушал обладание им. 
Подарок может показаться странным, но я был безумно рад. Бабушка написала в письме, что дед сделал мне литовку (вернее сказать, литовочку) и грабельки. Настоящие, только под мой рост. Заказал кузнецу в совхозной мастерской косу-литовку, а грабельки сам смастрячил. И всё это богатство – моё, вот как. 
Я на покос с дедом ездил и совсем малым, до школы, и на всех каникулах. Для меня, городского пацана, это был праздник. Дед работал в совхозе механиком, ездил на "газике" с открытым верхом, типа армейского. Но на покос всегда брал коня Карьку и телегу на надувных шинах. Мне до сих пор кажется, что более приятных ощущений от езды я не испытывал. И вообще – всего не передать словами. Ни запахов, ни вкусности самой простой еды на покосе. Ни причастности к настоящему делу. Ни приятной усталости, хоть и валишься с ног. Как передать словами счастье? 

Ведь я не просто так ездил, я помогал. Но косить дед опасался мне доверять, хотя и учил помаленьку. Так что я больше грёб сено. И помогал метать стожки. Я и сегодня это дело помню. "По краям, по краям, Мишутка! А теперь в серёдку, да притаптывай". Короче, технологию помню. Только нет сегодня таких покосов, наверное. Ещё до армии все перешли на механизацию. А то и ещё проще: давай деньги и всё привезут. 

Надо ли говорить, что по приезду я сразу бросился осматривать своё богатство? Литовочка была – чудо! Грабельки лёгкие, полностью из дерева, в руке лежали удобно. Но самое главное, что я был полноправным косцом. За дедом мне было не угнаться, ясное дело. Он мне выделял участок. Я делал прогон, доставал оселок и правил косу. На оселок следовало плюнуть, что я и делал. Короче, как заправский мужик. 
Дед прошёл всю войну, да ещё два года в Германии служил помощником коменданта небольшого городка под Берлином. На фронте начинал в артиллерии, но после ранения попал в разведку. В госпитале встретил земляка, тот его и переманил к себе. О войне очень мало рассказывал, не любил. А медалями я играл, помню. Два ордена Славы помню, "За отвагу", орден "Красной звезды". Много было наград. И ранения были. 

Почему я про войну? Да вспомнил, как дед нечаянно перепёлку косой зарезал. У перепёлок манера такая: отвлекать от гнезда опасных гостей. Она и делает вид, что подранена. Короткими перебежками-перелётами уводит зверя от птенцов. Вот и налетела на косу. И я впервые увидел у деда слёзы. У разведчика, которому приходилось убивать. Людей. Я краем уха слышал, как он рассказывал куму. Не бахвалился, а как-то вымученно даже рассказывал, как о чём-то не очень хорошем, но иначе было нельзя. А тут перепёлка... Вот почему-то запало в память.
... 
Дед прожил долгую жизнь, почти до девяноста лет. Мог бы ещё у смерти года два-три отвоевать, если бы дал отнять ногу. Не дал. Вот и доконала сухая гангрена. Я его уговаривал, помню. Не уговорил. "Как я ТАМ без ноги, Мишутка? Лиза что скажет?". Лиза – это бабушка моя, она тремя годами раньше умерла. Дед сроду не верил в Бога, не молился и не крестился. Бога поминал только в "выражениях". Ну, вы поняли. И вот те на – ТАМ. 
... 
Когда я приезжал к нему в последний раз, он совсем сдал. Жил у младшей дочери (моей тётушки), был обихожен и всё такое. Днём его выводили на лавочку возле дома, где он и сидел молча. Стал каким-то махоньким и сухоньким, мне больно было его таким видеть. Всё больше молчал. Порой казалось, что он не в себе. Было что-то такое во взгляде и выражении лица. В тот раз мы сидели у него в комнате. Он на кровати, я напротив. Я что-то рассказывал про жену, дочь, работу. Надо же было что-то рассказывать... Дед сидел и как будто не слышал меня. Он уже не был здесь, как я понял. Он уже ТАМ. А я сидел и всё что-то говорил.

Потом замолчал, слова кончились. Было как-то тягостно на душе. Я вспоминал другого деда, сильного. Как на покосе. И литовочку с грабельками вспомнил, и Карьку. Сижу и глотаю слёзы, в горле ком. Но держусь.И вот, когда я уже было собрался идти, дед заговорил. И взгляд стал цепким, и голос окрепчал. Как будто он вернулся из другого мира в настоящий. 

— Мишутка, ты хоронить меня не приезжай. Не надо. Это приказ, понял? Кто и что будет думать и говорить – плюнь. Своим я скажу сам. Сейчас попрощаемся. Не надо тебе меня мёртвым видеть. Ни к чему это. 
— Дед, да ты что? Рано помирать-то, живи. 
— Да ладно тебе, и так я загостился на этом свете. Лиза во сне приходила, звала. Да и самому обрыдло уже обузой быть. Ты не убивайся шибко, встретимся ТАМ. Только не спеши! Всему свой час. А на покос ТАМ съездим. Помнишь, я тебе литовочку с грабельками делал? 
... 
Половину обратного пути я ехал и молча ревел. Как ещё дорогу видел, не понимаю, но доехал без приключений. В глазах пелена стояла от слёз. Двести километров до дома, если что. 
Дед помер через две недели. На похороны я не поехал, как договаривались. ТАМ встретимся. Где дед будет нестарым ещё и здоровым мужиком. А я – пацаном девяти лет. С моими литовкой и грабельками. Я верю, что так и будет. Но всему свой час.