Здравствуй, Раечка, душечка, солнышко!
Как живётся, читается, стонется?
Исписалась, поди, там до донышка
под копытом завистливой конницы…

Позабыли меня, позабросили
все подружки. А как было благостно:
двести двадцать признаний по осени,
восемьсот – от июня до августа.

Всё бы, Рай, ничего, только… критики:
задолбали филологи чёрствые.
И куда ни ступи – аналитики,
и куда ни сморкнись – селивёрстовы.

Ухмыляются приторно-сладенько,
то разбором грозят, то пародией.
Интеллекты – на уровне садика,
а на фото – карга да уродина.

Эти глупые дамочки (проще нет)
целят в тонкую душу осколочным.
И приходится денно и нощно мне
отбиваться от всяческой сволочи…

Жизнь в реале отменно-нормальная –
продолжаю по-прежнему лыбиться,
Вот, намедни, вернулась с Германии,
ну а ты, я слыхала – на Ибице.

Ты уж, Рай, аккуратнее с Педро там.
Был один лишь идальго воспитанный.
Обходил он Тобосскую с переда,
да и то, гад, на цыпочках  – «спит она».

Все испанцы прослыли невежами,
«кровь-любовь» как услышат, так морщатся.
Потому-то, родная, всё реже мы
им любовницы. Чаще – уборщицы.

Выше носа не прыгнуть нам, кисонька.
Значит снова рванём по поэзии:
будет много восторгов исписано...
Значит глубже, Раиса, пролезем мы!