Украине

у родных голосов привкус соли и глухость подвалов,

где хранится картофель и крынки стоят про запас,

там слоями наркотика розово-белое сало

утешает хозяйку и радует сумрачный глаз.

в словнике украинском спит гогот и гомон гусиный,

прикарпатские вишни черны африканским огнем,

чернобровым кольцом полнокровного спелого клина,

вызревает земля, на закат отдавая тепло.

плавность круглых холмов, словно пузо беременной жинки

охраняет сынов от равнения на горизонт,

и молочная зрелость пшеницы со вкусом коринки

колядует в полях, убегая волнами на ток.

в украинских речах привкус ясной колодезной стыни,

что питалась веками днепровскою чистой водой -

мамо, мамо - лепечет дитя - Украiна,

не окраина мира, а только начало его.

лагiдно

За горизонтом тонким бьётся день

И всё ему неловко, всё неладно так,

Фарфорового неба дребедень

До окоёма тучами заляпана,

Не склеить драгоценности дождя,

И позолота вечера отколота,

Кто пригубил из чашки до утра

В ромашках бархатных –

Тому ромашки в голову.

Так льётся ночь из синего ковша,

В густой тиши чаинки звёзд галактикой –

На дно разбитой чашки, а душа

Согреет донышко в своих ладонях лагiдних.

сине-желтая прядь

что стоит за душой, вытирает посуду, смеётся?

мелким бесом рассыпался смех.

ни к чему не придраться, трофейный приёмник

рио-риту играет для всех.

накануне июня все грозы приходят обратно,

электричество гаснет и хрипнет знакомый мотив

и трофейный приёмник, починенный папой,

в темноте отливает немецкими буквами siemens.

ожидания гравий хрустит под тяжелым ботинком.

значит завтра война. знать бы кто наступающий враг.

где-то звякает ложечка в чае, станцуем вдвоём кумпарситу,

в украинский словарь я вложу сине-желтую прядь.

Украина моя

По сиреневым, малиновым длинно к ночи

Катит солнце комом глиняным в глотку строчки,

Застревает колом надолбом, горькой солью

И не выблевать без надобы, и не сплюнуть - больно.

А по чёрному с прогалинами от огня и дыма

Ходят звёзды очень маленькие, да всё мимо, мимо.

И не смотрят вниз, не маются от людских уроков,

Им то что, хотя и малые, всё равно – под богом.

дыра в груди

это не форточка, это дыра в груди

виновата в хронических сквозняках,

сквозь неё протекает крутой гольфстрим,

согревая погоду в мире и чай в руках,

эта метеосвора глухих часов

перед самым рассветом может свести с ума

и тогда поднимается ветер и жизнь течёт

через дыры в сердце темней вина,

заливает подушки рассвета потоком слов

и пульсирует в венах чумной волной,

кто стрелял мне в грудь, тот знает – сметёт с основ

её яростной силой.

её войной.

за обладанье

а днём распорядился мелкий бес,

растаскивал минуты, письма комкал,

жизнь невпопад ложилась под иголку

заплатой на гноящийся порез

и, расчищая сбившиеся швы,

снимая боль, как перед богом шляпу,

шел вечер разнимать чужую драку

на небесах, в преддверье смертной тьмы.

но на высотке теплилась душа –

бесценная добыча в этом бое,

где вечно бьются избранные двое

за обладанье.

силою греша.

i

и голова болит и сердцу душно,

как будто ничего душе не нужно,

и только слов слезливый отпечаток

на тле очков свой оставляет запах,

по каплям собирается в углах

и ночью отзывается на страх.

и так всегда, когда душа болеет

а сердце задыхается во тьме –

оно лишь груз для удержанья зверя

на этой необъявленной земле.

на людях

не хочется думать, что завтра наступит смерть

и если честно, то думать вообще не хочется,

сыграем в карты в рубашках из чёрного крепа,

он в белый горошек от пуль, что летают кочетом.

о планах не стану писать, впереди ещё будний день,

а к вечеру слово запахнет литературщиной

и масло Воланда будет опять в цене,

а все трамваи в депо или резать учатся.

меня разберёт на части любой часовщик,

но завтра смерть, он с такою подмогой не справится,

не хочется думать и нужно до завтра жить

на людях, отчаянно и записной красавицей.

о войне

Не пишите о войне, не балУйте

Вам она, словно кукла на выданье,

Вы её разоденете в хутро,

В кружева поэтических ритмов,

А она, мертвяком раскорячившись

Над могилами матом ощерившись,

Вас сожрёт в голубом телеящике,

И запьёт киселями отечества.

Не пишите о войне, не юродствуйте,

Ведь не маков кровь руки запачкает,

И пойдёт под венец она модницей,

Ну, а вы её смертной заначкою.

рацион

я не поэт, а только наблюдатель

за жизнью, что ни мне и ни тебе,

она мила и безразлична к тратам,

ей всё равно, в чём равенство смертей.

она тиха в любой ужасной битве,

и, напоивши кровью берега,

опять травинкой слабою возникнет,

безжалостна, чиста и высока.

и только я ей назначаю смыслы,

беру взаймы и тороплюсь отдать

её кусок - тяжелый, горький, ситный

в скоромный рацион солдат.

толку

толку листу писать,

толку в строке ходить прочь за поля крайние,

каждому свой гамбит, всякому свой талиб

близкий, как кожа рук,

сальная.

остекленевший миг кроет глаза чадрой

слёз после чая к ужину,

только теперь понять жизни закон простой –

ты навсегда один. к ужасу.

вот и держу себя словно пустой стакан,

мало ли что нальёт Денница.

боком чернеет ночь, словно большой диван,

тонкой пружиной сна

гневится.

говори

говори на двух, на трёх, на всех языках,

свиристи и чирикай вечерней порой на птичьем,

твоё горло сдавит язык - почти невнятный, как страх

познакомиться с богом одним посланием в личку.

вознесётся стих литургией о немоте

в этом мире, где каждый болезненно многословен

и слова говорит, да только не понял тех,

кто стоит ступенькою выше или не вровень.

а они поют, свистят, гогочут кругом,

приглашая тебя в свой круг и чужую вечность,

за словами лезешь, как ангелу под крыло,

чтоб не слушать их, не войти в круги бесконечности.

у молчания нет алфавита, есть только слог,

что за каждым листом, за единой в степи травинкой,

говори на всех языках, пока мир не слёг

от твоих попыток сказать на одном едином

страна проживания

одиночество - это страна проживания,

которую возишь с собой.

и оттуда не выгнать кнутом или пряником,

и не выманить даже любовью.

безграничны просторы, провальны селения,

синь небес богоявленна в ней,

у стола табуретка и муха приклеена

собеседником на стекле.

и такая там тишь сочиняет посконная

разговорами красных телец -

чтобы я приютила не горько, не солоно

вместе с жизнью.

а может быть без.

в Украине опять листопад

В Украине опять листопад

И смола на стволе занемелая,

Осень желтая в синем наряде

Палит семечки перезрелые,

И слетаются птицы пред вылетом,

На крыла намотав небеса,

Словно взлётную полосу выломал

Им каштан и дома обстрелял.

Так что нынче не хлебом единым,

А кровавым закатом поля

И накормят и лягут под спину

Если в сердце

и наповал.

русскому другу

а после нас лишь тонкий лёд

сведения мостов,

потеет воспалённый лоб

в горячке умных слов.

а после нас ни дня, ни зги,

и телеграфный вой,

мы все друг другу визави

проигрываем бой,

и гаммы скомканы вотще

и музыкальный ряд

лежит как поредевший снег

на страшном слове «враг».

а после нас нет, не потоп –

ледовый материк.

..........................

тысячелетье без понтов

братанья

впереди.

почта

Письма входят, как в мягкое масло нож,

Задевая душу летально, слепо и наново,

А зима не взаправду, пока вместо снега дождь

Заливает окна, как водка село Иваново.

Отступает боль на последние рубежи

И врастает корнем до мягкой сердечной полости,

Заполошно бьётся там куцее слово «жить»

Перед тем, как рвануть под танком

коктейлем Молотова.

Рiздво

Дождь поменял направление, встал и затих,

Мокрой собакой прижался к больному колену,

Псиной заброшенной тянет в оконный разлив

Между погодой и сказочным настроением,

Слово за слово пристрою не барский уют

К печке, где борщ приготовлен и печиво,

Сало чесночное сочно отвадило жуть

Духом Украйны от утра и до Свят-вечера.

Свечкою греется кем-то забытый словник

В тёплом углу и такая в нём сила отменная,

Словно собрал он до кучи любимых моих,

Всех, кто ушли или ждут ещё даты рождения

язык

когда поймёшь в чём дело – будет поздно,

пробьёт насквозь тебя войной не раз,

в суде застынет слово в позе Босха,

чуть-чуть на сторону Глагола наклонясь.

российский слог, отмеренный геенной,

в разрывы слов засовывает жизнь,

она не то чтобы противится, но гневно

пытается висок свой защитить.

а бой идёт нешуточный. могучий

язык о стенки колокола бьёт,

как хвост дворняги раболепной, сучий

перед хозяином чужую жизнь метёт.

когда поймёшь, что онемел под вечер

и суд прошёл и адвокат затих,

Глагол убьёт тебя молчанием навечно

за то, что знал предательства язык.

Крещение

Не смазан хлеб яичной лабудой,

И печь не топлена, хоть семь хлебов созрели.

Кого кормить, когда в сухой купели

Стоит народ, жестокий и хмельной,

И немо небо и пророк запил,

Ему постыло всё и безразличны

Страданья ближнего, креста голодный тыл

И наше сострадание приличью.

Светлы и тихи только небеса

В холодном пламени короткого заката

И, кажется, что жизнь дана когда-то

Лишь для того, чтоб кровь стереть с виска.

украинскому снайперу

обрывается «первый, второй – рассчитайсь»

словно ниточка вслед за неоновым шариком,

вдох уходит на выдох и медленно кружится марево

по январской степи, обнимая за талию вальс.

суховей по овражине вылижет русло реки,

где война протечёт иловайском в кровавые пропасти,

горсть сухого песка в январе это повод для лжи

о весне, до которой - сто лет одиночества.

щёки липнут к винтовке у снайпера от слезы,

пахнет потом земля, прижимаясь к нему, как любовница,

и стрекочут секунды: «не умри. не умри. не умри…»,

словно время само о защитнике молится.

и не будет прощенья, не будет братаний и грёз -

траектория пули разрезала мир по артерии,

рассчитайся с врагом, пусть его приголубит погост,

ну, а ты возвратишься, страна в это крепко поверила.

упрямая речь

упрямая речь, словно шест над ареной белой,

канат под пяткой заходится крупной дрожью,

а снизу смотрит народной любви парабеллум

и против смерти победа становится ложью.

полёт над гнездом бесконечного «может быть»

застынет камнем фэйсбучного мавзолея,

и гамлет воронежский скажет – не быть, не быть,

а там и взойдёт на погост своего поколения.

век только тогда завершает задолбанный сюр,

когда по емэйлю пойдут бытия метастазы,

под куполом цирка вращается божия суть,

в раскрытые рты заливая фальшивые фразы.

но – пропасть под ноги, на плечи пуховую брань -

крылатую мощь перед боем надетой бiлизни,

натянутый мир так прозрачен, что даже не ранит,

когда отрываюсь в полёт, то ли вверх, то ли вниз я.

EXIT

А когда не останется больше сил

Успокаивать ближнего, плакать и чай заваривать,

Над дверями ада по-прежнему будет гореть EXIT

И болеть голова от того, что мы все - товарищи.

где

Не пойму, где ставить точку, а где запятую,

То ли миловать жизнью, а то ли пускать в расход,

А благою вестью так ухо весна надует,

Что оглохнет с полудня оно до любых iPod,

Неумолчно сыплет воронье племя словам,

Что уронишь рядом, тому и придёт весна,

Но на каждый миг откровенья своя омана

И под каждым дорожным камнем четвёртая полоса.

Муравьиной тропкой спускается запятая,

Отсекая кривду, пуская травинку в рай,

И кисельный берег, в молочный вал упираяcь,

Обрастает жизнью и свой отбивает край,

А на месте точки лишь груда камней для правых,

А не три пути. И один распоследний суд.

Не пойму, где ставить свои препинания с равным –

У последней точки, иль ближе - когда убьют.

московиту

наконец ты в своей загранице,

я уже в иностранках.

с этой ночи кинжалу не спится в ране жаркой,

и ворочает сталь приказа

"поднебесная",

словно вся чумная зараза мира взбешена.

я иду, защищая линию

горизонта,

а душа, чешуёй налимьей, сохнет к зонту.

в барабаны судьбы, в тамтамы

чёрных лайков

бьёшь наотмашь градом "товарищ" - насмерть равный.

и купаешь коня в кровище алой заревом,

по зареванным пепелищам дождь хазаром

пообрежет добычу листьев, грязь напустит -

ты останешься ликом лисьим пришлой русью.

И ходил за мной Авраам с ножом

и ходил за мной Авраам с ножом,

шепелявя – прости меня!

все под богом мы сорняк-сорняком,

только дунь и покинем дом.

он так верит, что мы - это прах земной,

лишь подобие, не зерно,

разве можно спорить, когда он мой

и отец, и дитя - одно.

а с ножа всё текла и густела кровь,

опыляя траву в росе,

где-то там всевидящий гатил топь,

чтоб опять ступать по воде

и показывать раны, как модный блог

недоверчивым блогарям,

где-то там притихший от горя бог

зрил, как шел убивать Авраам.

большая война

Если завтра большая война

Нужно выстирать всё, что запачкано.

У души за спиной тишина,

Словно крылья, подрезана начисто.

Коротка её летняя рань,

Ненадёжна для всех, кто надеется,

Сохнет белая майка утрат,

Белизною кровавой отбелена.

Если завтра – готова ли я?

Если завтра, кого брать в попутчики?

И привычно стирает волна

Все следы, даже самые лучшие.

кистеперая

а не быть мне перистым облаком,

но исходить дождём,

протекать водой в глухие подвалы Аида,

собирать океан у пляжа в сухой поддон,

наполняя впадины дня кистеперыми рыбами,

и толкать нелепых под острый и злой плавник

на высокий берег, на будущую Голгофу,

вспоминать потоп и его непростой родник,

что текли, как лучше, а вышло опять, как могут.

а не быть благой мне, как весь украинский Собес -

наше время давит молчащей грозой на темя

и судьба мне в гору сквозь душное горе лезть,

выправляя руку, что всё ещё кистепера.