«Если, умирая, можно петь, Я хотел бы с песней умереть.»
(В.Тихонов «Песня о песне» )
Мне Господь не подарил доброго младенчества и детства. Оно и понятно – октябрь 1941-го года. Эвакуация. Зато, видимо в противовес горькому детству, он подарил мне великолепный детский дискант красивого тембра и большого диапазона. И любовь к музыке и песням. Песни я пел лет с трёх. Много. Всяких. Моей аудиторией были пассажиры вагонов железной дороги; от плацкартных пассажирских до товарного «пульмана», в котором я, кстати, и родился. Я родился в первом военном году… В эшелоне… Под визги воздушной тревоги… …И с тех пор – пацифист! Ненавижу войну! И люблю ........перестуки ..................железной ...........................дороги. - позже напишу я. Моими слушателями в военные годы были, в основном, увечные бойцы, едущие по домам из фронтовых госпиталей, да эвакуированные, бежавшие от бед и смертей, которыми щедро оделяла людей война. Мать рассказывала, что эти благодарные слушатели мне насыпали в подол рубашки кто что, мог; кто жменю семечек, кто сухари, кто галеты, кто куски рафинада с приставшими табачинками. Эти же слушатели, меня научили множеству «жалистных» немудрящих песенок военной поры. Я схватывал на лету их мелодии и быстро запоминал их тексты, пополняя ими свой репертуар. «Нина! Нина! Посмотри на мой портрет! Вспомни, Нина, что меня в живых уж нет!» - выводил я старательно эти, народом выплаканные куплеты песен, в духе истинно русских песен-жалоб, которые всегда во множестве создавал в свои чёрные годы наш российский фольклор. К этим злободневным песням-причитаниям, моя мамочка прибавила и множество детских песен, как, например, «Весёлое звено» С.Михалкова и добавляла классику «Аве Мария» и ей подобную. Я почти до пяти лет имел бабушкин золотистый волос, завивающийся в колечки. И мало кто из моих слушателей, исстрадавшихся за войну людей, мог удержаться от слёз, глядя как старательно тянет тощую свою шейку маленький мальчишка в песне-молитве «Аве Мария», сам внешне схожий с херувимчиком, как их рисуют в церковных росписях. Сами по себе смыслы песен тех горьких, наполненных людскими страданиями и болью, лет, уже могли вызвать слезу: «Молодого младшего сержанта Успокой, сестра, чтоб не стонал, Может быть, и он был музыкантом, Может быть, на скрипке он играл. Горя, муки много парень испытал, Обе руки он на фронте потерял.» Исстрадавшиеся и опалённые личными бедами и потерями люди, вспоминали свои горести, своих детишек и принимали меня так сердечно, как трудно было бы ожидать такой приём сейчас в нашем более сытом, но более очерствевшем душой народе… Мама говорила, что, когда я пел «взрослую» песню «Заветный камень», у многих слушателей были слёзы на глазах… «Холодные волны вздымает лавиной Широкое Черное море, Последний матрос Севастополь покинул, Уходит он, с волнами споря…»
…Постепенно, с годами я стал понимать власть моего исполнения над слушателями. Я, исполняя песню и подходя к её кульминации, видел, как реагировал зал и всем своим сердечком радовался этому. И я привык к своему дару и гордился им. Но оказалось, что Господь подарил мне это счастье – обладать прекрасным певческим голосом – совсем ненадолго. Приближался мой мутационный период. К этому времени, в пятидесятые годы прошлого столетия, я был солистом детского хора Приморского радио и активно пел. Вероятно, я был последним, кто стал замечать, что мой голос теряет и былую красоту, и былую мощь, и былой диапазон. Первым, кто обратил внимание на это была мой хормейстер Вера Григорьевна. Она как-то вызвала меня на откровенный разговор и предупредила меня о том, что если я хочу сохранить голос, то мне надо минимум год поберечь связки. Мне было запрещено участвовать в распевах хора и в репетициях песен. Было запрещено всё! Кроме молчаливого слушания. Мне стало там пусто и неуютно, страдало моё мальчишеское самолюбие, когда я видел, что в песни, где ранее я солировал, вводили мне замены. И я перестал ходить на занятия хора. Я не мог смириться с потерей голоса, как внезапно ослепший не может первое время смириться с потерей зрения, и я тужился вернуть свой голос. Поскольку дома все были хормейстером предупреждены о необходимости щадящего режима для моих связок, то я пытался петь, когда дома никого не было. Злые слёзы душили меня, когда я понимал, что голоса нет, что я не могу взять высокой кульминационной ноты в песне, как ни напрягал свои перерождающиеся связки. Тогда я злобно, как это могут делать только дети, специально рвал в истошном крике, предавший меня голос. Мать, всемерно желая помочь мне, рассказала моей классной руководительнице и попросила её напоминать мне о необходимости беречь голосовые связки. Парнишкой я был живым и энергичным и однажды учительница, видимо не сдержавшись, не очень удачно съязвила в мой адрес: - Митя! Сколько раз тебе говорить - не болтай на уроке! Побереги мои нервы и свой драгоценный голос! Это был жестокий удар. В мальчишеской среде всё, порой, поднималось на смех. Всякая слабость ребячья. Пацаны тотчас же подхватили эту язвительность учителя и растиражировали в нашем общении. А я, порой, в ответ на язвительную насмешку ребят, специально доказывая всему свету, что я не берегу никаких связок, орал... Скорее всего, просто мне не было суждено сберечь певчий детский голос. Так бывает. Малый процент из прошедших юношескую мутацию, сберегал свой певчий голос. Это – беда очень многих певчих мальчишек. Не даром, говорят, что некоторые из певчих знаменитостей, чтобы сберечь голос, даже шли на ущербные операции… Не знаю, правда это или вымысел, но у меня, слава Богу, таких проблем не возникало. К 15 годам всем, в том числе и мне, стало понятно, что мой певческий голос необратимо пропал. К этому времени я уже смирился с этой страшной для меня потерей, но этот первый жесточайший непоправимый жизненный удар, очевидно, оставил меня моральным подранком, если не на всю оставшуюся жизнь, то, по крайней мере, надолго…
…Много лет спустя, в 1966 году, я сидел с сестрой на её кухоньке во Владивостоке и вдруг из динамика радио полилась знакомая мне песня в исполнении детского хора Приморского радио! Это была песня «Весёлое звено», в которой я когда-то солировал. Как-то странно было взрослым слушать свой же детский голос!..
…Надо сказать, что я, всю жизнь тянувшийся к музыке, был очень неудачен в этой своей тяге. В своей жизни я несколько раз пытался учиться музыке. Но всегда мытарства нашей жизни срывали эту учёбу. Первый раз меня отдали в музыкальную школу в шесть лет. На класс скрипки. Это было в Хабаровске, где мы тогда жили. Но отец развелся с мамой, наша жизнь без отца резко ухудшилась, и моя учёба вынуждено прекратилась. В 12 лет меня, уже в период нашей жизни на Украине, мама пристроила меня учиться в частном порядке игре на аккордеоне, но наши финансы так оглушительно «пели романсы», что через полгода моя учёба прекратилась – нечем было платить учителю… В 15 лет моя старшая сестра Мирочка, имевшая хорошее музыкальное образование, принялась меня обучать игре на пианино. Я уже начал играть немудрёные этюды, но зять наглухо закрыл эту «школу». В 17 лет я потерял надежду обучиться игре на каком-либо серьёзном инструменте. Тогда я купил в ГУМе Владивостока семиструнную русскую гитару и стал тихонько в гордом одиночестве скулить своим новым голосом, нелюбимым мной «козлотоном», песни, которые разлюбить так и не сумел, несмотря на пропажу певчего голоса, и подбирать к ним гитарные аккорды. Великие «четыре аккорда» знакомые такому множеству людей!..
…Последний раз я попытался выучиться игре на саксофоне уже на Крайнем Севере, в 40 лет, после знакомства с музыкантом – саксофонистом Владимиром Яковлевичем, приехавшим из Тольятти, который взялся курировать это моё очередное музыкальное образование. Опять дошёл до этюдов, которые стал довольно бодро и с удовольствием «выдувать» на этом прекрасном инструменте, но… музыкант вернулся в свой город и саксофона у меня не стало…
…И всё это время, все эти годы, всю свою жизнь я продолжал любить Песню верной и преданной любовью. Годам к 25-ти у меня сформировался кое-какой голосок. И хоть это был далеко не мой детский дискант, но петь в кругу друзей, аккомпанируя себе же на гитаре, оказалось возможным…
…Это было прекраснейшее, я бы назвал, булатокуджавовское время! Гитары звенели аккордами повсюду; на сцене, в подъездах, во дворах и скверах. И эти гитары не грохотали, как ныне электрические при исполнении рок музыки, вызывая у слушателей подобие зомбированности, а проникновенно звучали. Так же проникновенно звучали и песни, которые исполняли эти гитаристы. Это были бардовские песни!
…Бардовская песня! Она в эти благословенные года бодро шагала по всему земному шару, завоёвывая его. Она брала слушателей в полон не оригинальной, красивой музыкой, не виртуозной игрой музыканта, не данными его голоса, а своим смыслом. На смысл песни работало всё; экспрессивность исполнителя, piano и forte звучания гитары и другие приёмы исполнения. Для успеха бардовой песни огромное значение имел текст, рассказ барда, его манера исполнения, а мелодия песни была глубоко вторична. Недаром и по сей день бардовские песни некоторых знаменитых бардов, в первую очередь, Владимира Семёновича Высоцкого, рискуют петь очень немногие певцы. Да и когда песни других бардов; Юрия Визбора, Александра Городницкого, Евгения Клячкина, Александра Розенбаума исполняют не авторы, а другие певцы, в этом исполнении слушателям всё равно слышится авторский голос первоисполнителей. Это было прекрасное время, когда стоило гитаристу выйти вечерком в ближайший сквер, сесть на скамью и звякнуть парой аккордов, как у него моментально появлялась стайка слушателей. И не важно какого мастерства игры на гитаре достиг этот менестрель, не важно какой у него голос. Важно какие песни он начинал петь. От этого и только от этого, да ещё, быть может, от душевности и выразительности их исполнения зависело количество слушателей. Зачастую, воспользовавшись паузой в исполнении, кто-то из слушателей, брал за гриф гитару и спрашивал её хозяина: «Можно?..». Отвечать отказом было не принято. Новый певец, присаживался рядом и исполнял свою песню. Причём, здесь царила полная демократия. Если новый певец оказывался более мил слушателям, то они требовали от него ещё песни за песней, забыв про хозяина гитары. А тот, если сам не заслушивался, поддаваясь общему настрою толпы, то не мог и забрать свою гитару у победителя. Во всяком случае, не сразу… Это было время знаменитых «шестидесятников ХХ века». «Хрущевская оттепель» пробудила новые творческие силы в «оттаявшем» народе и бардом был почти каждый третий…
…Это был невиданный взлёт бардовской песни. Её триумфальное шествие по планете Земля. Прекрасный век! И жаль, что этот её век, как всё прекрасное, как-то быстро закончился!.. Нет, бардовская песня, конечно, не умерла. Эта эпидемия заразила так многих, что их, пожалуй, хватит и на век XXI, а, может, и до скончания Земли будет теперь на ней звучать голос Его Величество Барда, который насыщал слушателей, не столько прекрасными мелодиями, сколько прекрасными рассказами под пресловутые четыре гитарных аккорда!.. Многие барды стали знаменитыми людьми. Их имена были у всех на слуху. Их песни многократно цитировались и исполнялись огромной армией менестрелей. У костра в экспедиции, на временном привале дальнобойщиков шоферов, на смотрах самодеятельной песни и в «светских» салонах…
…Последний подарок эти знаменитые авторы преподнесли любящему их народу, словно прощаясь с этим Веком бардовской песни, совсем недавно. Они объединились в сразу же ставший знаменитым и срывавший постоянно аншлаг, Ансамбль бардов! Победно шествуя по России и другим странам, этот славный ансамбль оставил на память потомкам несколько альбомов своих песен. По достоинству назвав эти альбомы «Песни нашего века»! Я вот думаю, что не иначе как Всевышний способствовал этому временному объединению Личностей, приглушив в его членах, каждый из которых был сам по себе Величиной, Космосом, Вселенной, присущие Большой Личности самолюбие и, сопровождающее его, тщеславие. Запал Вожака и сопровождающий его авторитаризм. Ревнивое отношение и критицизм к творениям других. Талантливые и одарённые люди крайне редко и трудно сбиваются в стаи. Хотя бы по той причине, что стая должна иметь Вожака и всех остальных Ведомых. Каждый же из таких одарённостей сам был явно выраженным Ведущим. И быть ведомым ему было невыносимо трудно. Не иначе, как Господь их благословил на это! А, быть может, всё проще?! И их объединила не Высшая Сила, а неизбывная, великая любовь к бардовской песни?! Да ещё умение любить удачу в чужих руках, что дано только большим талантам. Каждый из этих щедро наделённых Небом людей, знал и любил множество песен своих коллег. Подобно тому, как любой мало-мальски стОящий поэт знает множество стихов других поэтов и наслаждается их декламацией. Наслаждаться и радоваться удаче ближнего это дано талантам… Так и эти замечательные люди исполняли не только песни тех, кто стоял на сцене, но и тех, кого на ней не было. И тех, кого уже не было на свете… И как исполняли! Я, читающему эти строки, советую в поисковике набрать название этого ансамбля или, что ещё лучше, купить диски с концертом этого ансамбля. Если только этот человек имеет хоть какой-то музыкальный слух и не глуп как пробка, то он получит незабываемое наслаждение… Бардовская песня, кроме перечисленных выше достоинств, имела ещё и мощный заряд творчества – она заражала этим самым творчеством и слушателей, и её исполнителей. Если кто-то влюблялся в бардовскую песню, то он вскоре начинал и сам мурлыкать что-то своё. Сначала робко и не очень умело. Только для себя. А потом, осмелев выходил на публику. А реакция публики ставила самую честную и беспристрастную оценку, да так, что отрезвляла даже самого самовлюблённого автора и либо поощряла его к творчеству, либо отваживала от оного.
…Но вернёмся к Владивостоку, гитаре и моим попыткам остаться в песне. Годам к 25-ти я уже мог сносно «бренчать» на гитаре, аккомпанируя самому себе всё теми же четырьмя аккордами. Голос мой, конечно, не восстановился, но дрожащий старческий «козлотон» сменился терпимым для слуха голосом. Конечно, слабым и с небольшим диапазоном. Но для исполнения бардовских песен в кругу своих товарищей такого голоса вполне хватало. Я знал множество бардовских песен и с удовольствием их исполнял. И вот пришла та закономерность, о которой я писал выше – бардовская песня родила во мне творческую жилку, и я стал напевать первые свои песни, в которых сам выступал как бард. Этому перерождению способствовала, и моя «безответная любовь». В полном соответствии с изречением поэтессы Веры Инбер: «…Потому что, когда нам как следует плохо, Мы хорошие пишем стихи...» Не уверен, что только наше «как следует плохо» пробуждает в нас автора. Думаю, что любые сильные чувства; равно, как грустные, так и весёлые, счастливые и несчастливые способствуют творчеству. Видимо, когда нам то ли плохо, то ли хорошо, но очень «как следует», вот тогда мы и берёмся за перо. Ещё в военном училище я написал (точнее сказать, намурлыкал) свою первую песню – «Ночной блюз». Она впервые прозвучала в исполнении нашего ротного самодеятельного инструментального оркестра и имела успех у слушателей. Некоторое время спустя я познакомился с любовью всей своей жизни – ленинградкой Галиной. В полном соответствии с требуемым условием Веры Инбер, любовь эта подарила мне 6 лет, когда мне было, «как следует плохо». И появились на свет песни «Ожидание», «Песня о тебе», «Грустная песня» и другие. У каждого творческого человека есть его творение, составляющее кульминацию, апогей, высший взлёт его творческих достижений. Есть такое творение и у меня. Это – песня немудрящей мелодии и таких же не претенциозных слов – «Вуктыльские кедры». К моменту рождения этого моего «бестселлера», я уже был женат на своей желанной избраннице и у нас уже родился первенец. Мы жили в Ленинграде в квартире Галиной тётки, которая с мужем в это время жили в Заполярье. Жилось нам прекрасно, но… Служба мужа тётки – военного – закончилась и они решили вернуться из Заполярья в Питер. Перед нами замаячила дилемма; либо снимать квартиру, либо возвращаться в дом к тёще. На первое у нас не хватало денег, на второе у меня не хватало смирения, и я стал искать выход из этого положения. Мне давно мечталось поработать на Всесоюзных стройках народного хозяйства, и я пошёл в Невский райком ВЛКСМ, чтобы он меня отправил на Целину. Но в конечном итоге я попал на Всесоюзную стройку газопровода «Сияние Севера» на Крайний Север в Республику Коми. Я соблазнил брата жены, Юрия, он соблазнил в свою очередь своего сослуживца, тот ещё одного… Из моего автопарка, узнав, что я еду на Всесоюзную ударную стройку, напросился один водитель – Аркадий. Таким образом, нас набралось шесть человек. Небольшая бригада. И мы поехали на Крайний Север. Самоуверенно и отчаянно, как умеет только молодость, в осенних своих питерских пальтишках, шапках «пирожок», и полуботиночках «на рыбьем меху»… Начало нашей Северной эпопеи я описал в нескольких новеллах, в частности, здесь - http://www.stihi.ru/2012/10/09/4931 Приехали мы на нашу Всесоюзную ударную к концу года. Пока устроились пришёл праздник - Новый 1970-й год. Особо разгуливать нам не приходилось, т.к. работа у нас шла и днём, и ночью, поэтому выпив по стакану вина, за которым мы сбегали в соседний посёлок за 18 верст по снежной дороге – на нашей Ударной был «сухой закон», ребята, поздравив друг друга, попадали спать, ибо шёл по зимнику цемент всю ночь и его мы разгружали машины по очереди. А из меня неодолимо «пошла» песня. И я, тихонько мурлыкая себе под нос и подыгрывая на гитаре, под богатырский храп друзей и написал эту песню. Потом записал её на транзисторный магнитофончик одного из моих товарищей, чтобы утром отнести на почту кассету и отослать в подарок жене… …Так начали своё триумфальное шествие мои «Вуктыльские кедры». Через год её распевали уже почти за каждым праздничным столом на нашей стройке. Она стала своеобразным гимном стройке и строителям и нашей визитной карточкой. Через год я, по просьбе секретаря парткома нашего треста, написал «Гимн строителей Вуктыла», но этот Гимн вуктыльцы приняли сдержанно и своим гимном не признали – «свято место» было уже занято «Кедрами».
Четыре года спустя после написания «Кедров», наш секретарь комитета комсомола треста – Надюша Вшивкова – познакомила меня с приехавшим из Донецка молодым музыкантом Анатолием Погребнюк, с которым у нас со временем завязалась творческая дружба и он написал на большинство моих песен, менее известных чем «Кедры», свои мелодии. Поскольку Анатолий был очень талантливым человеком и его мелодии были несравненно богаче и мелодичнее моих бардовских, то я с удовольствием принял это соавторство.
Надо сказать, что «Вуктыльские кедры» сопровождали интересные, но доставляющие мне одни только хлопоты, сюжеты. В 1972-м году мне сказали мои коллеги – водители, что мои «Кедры», оказывается исполняет «по заказу» инструментально-вокальный ансамбль в нашем первом «ресторане», если быть точным, то в ново построенном первом кафе нашего городка – «Север». Захватив «заначенный» от семейного бюджета червонец, я этим же вечером пошёл в кафе «Север» послушать свою песню в профессиональном исполнении… …Вечер закончился памятно. Во-первых, я так растрогался, что не меня, автора, оркестранты, а я, автор, стал поить водкой оркестрантов, да и всех, кто подходил меня поздравлять с премьерой. В итоге, мне пришлось бежать домой на наш пятый этаж, где жена моя сидела с нашим «выводком» и поджидала загулявшего мужа, за дополнительными финансами. По дороге, как мне помниться, я зацепился карманом своего нового «парадного» пиджака за перила лестницы, очевидно, неудачно приделанные и оторвал этот карман…
…Потом у меня постоянно отбирали это моё счастливое авторство. Так однажды, когда мы поехали с делегатами от нашей автобазы на Большую Землю, в соседний город Ухту и там, как на Севере водится, посидели в ресторане, я с удивлением и удовлетворённым тщеславием узнал, что мои «Кедры» долетели и до этого города. Кабацкий оркестр, ориентированный на закон – «Любая прихоть за ваши деньги!», оказывается, тоже разучил эту песню, и она приносила им немалый доход. Когда же мои друзья водители рассказали оркестрантам, что я – автор этой песни, те сначала не хотели верить, заявляя, что да, автор – питерский, но он не так давно умер. И только нескрываемая обида моих разгорячённых выпитым коллег и их убедительные доводы, «от которых не могли отказаться» музыканты, заставили последних объявлять автора при каждом исполнении этой песни… …Я всегда поражался этому необыкновенному взлёту моей песни. Мне казалось, что в этой песне и слова, и мелодия, были ну, очень простенькие, если не сказать примитивные. А именно эта песня стала столь популярной. В то время как у нас с Анатолием Погребнюком были совместные песни, да и из моих авторских песен, несравненно, на мой взгляд, более подходящие на роль популярных. Но… неисповедимы пути, по которым народ одаривает широким своим признанием творения!..
…На этом злоключения моих «Кедров» не закончились! Однажды я услышал свои «Кедры» в одной московской компании, где мне было заявлено, что слова этой песни и музыка – народные! Наверное, выше этого признания у автора не бывает! …В 1992-м году меня посетил на Вуктыле мой брат Александр Игоревич – бизнесмен. Ему понравились и наши с Анатолием совместные песни, и те, что я сам написал, то есть, мои, бардовские. И он решил издать сборник моих стихов и песен. Причём, в Москве! Мой брат не любит мелочиться! Когда встал вопрос о тираже, брат спросил: - А сколько всего вуктыльцев? Ему ответили, что около 10-ти тысяч человек. На что он резюмировал: - Ну, тогда такой и тираж! Чтобы каждому вуктыльцу досталось! Вскоре брат вызвал нас с Анатолием в Москву, чтобы мы обсудили с типографскими редакторами возникающие вопросы. Толика он вызвал потому, что в сборнике планировалось поместить и ноты песен. А я в музграмоте не силён. Два дня мы работали с редакторами, утрясая все вопросы. Потом, наконец-то, наступил момент, когда нам было заявлено: - Завтра с утра начнём печатать ваш тираж! С этими словами, ласкающими наш слух, были нам выданы сигнальные экземпляры с тем, чтобы мы вычитали ошибки и опечатки. Известить редакторов о найденных опечатках надо было до 9-ти часов утра, то есть до запуска тиража в печать. Толик быстро справился со своей задачей – проверить ноты. А я никак не мог сесть за проверку… Зато мы с Анатолием Романовичем начали потихоньку праздновать печать тиража. Помог нам и брат, и наши московские друзья из числа бывших вуктыльцев. Так что, когда мы встали из-за стола уже, была полночь и проверяльщик из меня был… никакой. Я подумал, что встану завтра пораньше… Но, «Добрыми намереньями», - говорит римская пословица,- вымощена дорога в ад». Верно говорит! Проснулся я, когда тираж уже был напечатан. И только возвращаясь на Вуктыл, и читая по захваченному экземпляру, мы с Анатолием увидели, что опечаток, три. Две незначительные в тексте стихов, а одна там, где были напечатаны ноты. На страничке «Вуктыльских кедров значилось черным по белому, что автор музыки этой песни - Анатолий Погребнюк, а я только автор стихов. Естественно, я расстроился. Но что Толя спокойно заметил, блеснув своим взглядом из-под очков: - Матвей! А чего тебе расстраиваться?! На Вуктыле каждая собака знает, что это – твоя песня!..
…Мы были ещё весело молоды и нам казалось, что наша дальнейшая жизнь состоит из радостей. И что мы и наши друзья – вечны. И что память людская достаточно надёжна… …Потом я вернулся в Питер, закончив свою 25-летнюю северную эпопею… Потом была катастройка… Наши книги, все 10 000 экземпляров лежали в Москве, в типографии и работники типографии бомбили меня телефонными звонками и факсами, требуя забрать тираж, который занимает много места на складе типографии. А куда было мне забирать?! И, главное, как?! При отъезде с Вуктыла, либерасты, бывшие тогда у власти, обобрали меня, как липку – все сбережения в Сберкассе заморозив. Те деньги, что удалось привезти с Севера, быстро съела галопирующая инфляция. На пенсию можно было прокормить только котёнка. Знаменитая либерастическая уравниловка, уравняла мои календарные 25 лет северной выслуги, дав мне такой же размер пенсии, как и у моего соседа по этажу, который не комсомольцем – добровольцем поехал на Всесоюзную стройку, а зеком был разнаряжен туда. Мои комсомольский стаж и его зековский уравняли либерасты.. У брата были временные финансовые затруднения. Да я и не мог обращаться к нему, - надо же и честь знать! Он потратился на весь тираж. Неужто и машину должен оплачивать, чтобы перевезти тираж в Питер?! Тогда я смотался в Москву и весь тираж вывез на склад запасных частей моего старинного друга Юрия Михайловича Рубцова, который давно вернулся в Москву и работал в автобазе главным механиком… …Юра продержал молча мои тюки с книгами год. Потом, когда начальник автобазы пригрозил ему, что он «сдаст всю эту макулатуру», если Юрка её не увезёт сам, то пришлось на последние нанимать грузовую автомашину и привезти тираж, предназначавшийся вуктыльцам, в Питер и сложить у квартиры прямо в лестничном коридоре… …Так бы этот мой подарок вуктыльцам до них бы и не дошёл, если бы опять ни помог ещё один доброй памяти человек – Валерий Владимирович Зорин – первый глава Администрации Вуктыльского района. Я обратился к нему за помощью, и он оплатил заказ контейнера с Питера до Вуктыла. …Нет уже с нами этого славного сына Коми народа. Он трагически погиб на Вуктыле. Но благодаря ему у вуктыльцев была возможность разобрать эти книжки по домам. Говорят, что их выдавали вуктыльцам, как грамоту… Скоро и мне брать билет на поезд в Никуда… В один конец… И я, как могу, отдаю долг моим замечательным РОДСТВЕННИКАМ – вуктыльцам! Я продолжаю писать о нашем Вуктыле и о них, молодых… И всё бы хорошо! Но… расстраивает меня, что вуктыльских ветеранов, моих сверстников становится всё меньше… И всё больше становится молодых, которые прочитав в нашей книжке, эту досадную опечатку, что мелодию к «Вуктыльским кедрам», дескать, написал Анатолий Погребнюк, в лучшем случае, задумаются: «А чёрт его знает, чья там музыка?! Вот же чёрным по белому написано – Погребнюк…» А есть и такие, как некий Сергей Семяшкин, который, вступившись за своего товарища, которого упрекнул в безграмотности, в неукротимой своей злобе попытался ударить побольнее: Сергей Семяшкин пишет в группе «Вуктыл» сайта «Одноклассники»
«Не хвалитесь " Кедрами" . Их слава в большей степени благодаря Погребнюку - его музыке, а без его музыки ваш опус никому не был бы известен… А в остальном - вы как были МУДАКОМ таким и показали себя»
Ну, что же! Говорят, что Вуктыл и месторождение обустраивали талантливые и одарённые люди! А ещё говорят, что «На детях великих людей, природа отдыхает!» Горько, но, очевидно, справедливо.
