Непрерывно трещит сверчок,
и дорога рычит, как ящер...
Рано утром звенит звонок –
телефон сообщает спящей,
то есть, мне – что работа есть
на двенадцать часов в психушке.
На часах без минуты шесть,
на тарелке – баранки-сушки,
крепкий кофе, а лучше – чай.
...Еду я в расписных потёмках!
(Это может обозначать
где-то солнце у самой кромки.)
И дорога – то нож вонзит
горизонту в сердечный пламень,
то по краю седой грозы
пробежит, растворясь в рекламе.
Это может обозначать,
что одна я с утра пораньше.
Звёзды, правда, еще торчат,
и рассвет, как буддист, оранжев.


Ладно. Еду в больничный рай –
там в меня каждый псих влюблённый.
Там со смертью на жизнь игра!
Сумасшедшие, как пионы,
поливай – и они растут
без проблем – хоть жара, хоть слякоть.
Видеть это невмоготу,
но не стоит об этом плакать.

...Помнишь, жил средь берёз такой:
шляпа, плащ, деревянный посох.
В январе он гулял босой,
плащ в заплатах, ромашках, розах,
посох в ленточках и цветах,
шляпа – тоже в цветастых штучках...
Жил он просто – гулял, мечтал...
Это значит, тяжёлый случай.

Поднимаюсь на лифте я,
на седьмой, где «гнездо кукушки».
В этой формуле бытия
только врач - отставной психушки.
Врач назначит на твой «приход»
дозу грамотно, как учили.
...Пациент, то есть, идиот,
то бормочет на суахили,
то влетает в больничный сад
и жужжит, как большая муха.
(Это может обозначать
в данном случае – кризис духа).

Еду, еду, то вверх, то вниз,
стынет чай в позабытой кружке.
Я – такой же судьбы каприз,
как и те, что в «гнезде кукушки»....