Во времена оные, когда деревья были большими, нервы выносливыми, а университетское образование в самом разгаре, затесалась в мою разухабистую общажную жизнь настоящая вахтерша. Настоящие вахтерши отличаются от поддельных собственным мнением на почве отсутствия уровня интеллекта. Парадоксальный компост. Сон разума, порождающий чудовищ.
          Сон разума имел неравномерные черты лица, нерекламные зубы и непарные глаза. Одно ясное око его, навсегда потеряв ориентацию, неизменно обращалось в сторону, противоположную чему бы то ни было. Второе смотрело строго и пусто, как монумент вождю. Отсутствующий уровень интеллекта прикрывал всесезонный пуховый платок. Именовался сон разума Зинаидой Павловной.
          Благодарное человечество восславило это великое имя. Наскально. Однажды утром близлежащие жители с изумлением узнали, что «Зинка Косая – тупая сука». Многометровая максима, к вящей радости начальника общежития, была исполнена черным каллиграфическим маслом вдоль истошно-желтой неожиданности фасада. На уровне восьмого этажа. Вечная слава неизвестным героям!
          В те наивные девяностые я носила на теле стиль грандж, заключенный в драные джинсы, футболку, снятую, по слухам, с мускулистого торса расчлененного врагами борца за независимость Узбекистана и неземной красоты говнодавы класса «земля-воздух». Левое ухо мое содержало столько драгоценного металла, что в глубокой Сибири иссякли два серебряных рудника. Вокруг стоял упряжный звон бубенцов. Я была пубертатна, красива, агрессивна, цинична и абсолютно неуправляема. Впрочем, с тех пор изменилось только наличие морщин. 

          И вот по прихоти Хренпройдеша (главного бога всех вахтеров) возлюбила меня Зинка Косая пуще родной мамы. Правда, завистливые сожительницы бессовестно уверяли, что всему виной мой футболочный Курт Кобейн, которому Зинаида Павловна секретно идолопоклонялась. Клевета и ревность. Причиной была, разумеется, сверхъестественная красота главной героини, кольцо в губе и начисто выбритый череп.
          Любовь зла. Плененный сомкнутыми челюстями турникета, мой утомленный студенчеством организм ежедневно получал щедрую порцию египетских казней.
          - Так… - говорит Зинка Косая, вперяя многоопытное око в застиранные останки моего пропуска.  – Так-так.  Имеет место нарушение законных правил. Не твоя фотографическая личность на карточке.
          Зинаида Павловна славянофил и принципиально избегает местоимения «вы» применительно к единичному человеческому экземпляру.
          - Моя. - Доходчиво сообщаю я по сто первому кругу ада. – Просто стрижка другая.
          - Это нам понятно – стрижка. – В подсознании Зинаида Павловна немного Людовик Четырнадцатый.  – Нам непонятно, почему ты по чужому документу в обчежитие шляешься?
          Верблюд, потея от толерантности, выкладывает на стол гранитные аргументы своей изначальной верблюдности. «Зинаида свет Павловна - сладкозвучно выводит он, ударяя мозолью по гуслям -  здесь же серым по мутному проставлены все мои имяреки, ФИО и прочие реквизиты. Я вам каждый божий вечер паспортные данные демонстрирую в открытом виде. Доколе?..».  Зинаида свет Павловна натягивает очки, тяжело шуршит инструкциями, много думает, после чего разносит гранитные аргументы в пыль. Из миномета.
         - А, может, паспорт поддельный. Откуда нам знать?
         Подозревай я у Зинки наличие хотя бы зачаточного чувства юмора, честное слово,  облобызала бы ее в самую гущу неприглядного выражения лица. Но увы и ах.  Срываюсь с места и мчусь к двери, прочно увековеченной табличкой «К.К. Околелых» (багрец и золото). Как всякий приличный диплодок, Зинаида Павловна принимает к сведению лишь тираннозавра рекса в лице начальника общежития.  К.К. Околелых вздымает обреченные  глаза с неоновой подсветкой «Опять ты?», бредет на вахту и выскребает мне индульгенцию. Косая жмет педальку. Турникет радостно взвизгивает.
        - Иди, иди – напутствует Зинаида свет Павловна мою презрительно удаляющуюся спину. - И чтоб это в последний раз!
        Интригующее «это» навсегда остаётся её профессиональной тайной.

        Индульгенции хватает ровно на сутки. Моего великосветского воспитания в разрезе толерантности хватило на неделю.
        Вечер, общага, вахта, Косая. Очередная плановая реплика про поддельный паспорт неожиданно вызывает в измученных организмах необъяснимую наукой реакцию. Как свидетельствуют летописи, рот мой сам по себе открылся, и из него стремительным домкратом принялась вылетать былинная фонетика, вперемежку с лексикой и семантикой.  
       Собирается скупая толпа очевидцев. Некоторые мысленно аплодируют. Двоих увозят в реанимацию с желудочными коликами. Выложив всю правду о зоофилических адюльтерах Зинкиных родственников, умолкаю. В пряном общажном воздухе нежно колышется неминуемое предчувствие репрессий. Очевидцы сочувственно лежат по углам. Вздыхают. Ржать они уже не могут. Косая безмолвствует, упорно глядя в разные стороны. А затем раздается победный скрип педальки.

       Говорят, в вахтерской среде до сих пор кочует душераздирающая легенда о лысой психопатке, которая только чудом не загрызла заслуженного ветерана вахтенного метода. Мне завидовали многие. Я была единственным человеком во всем гадюшнике, кому больше не пришлось доставать пропуск. Ни разу в жизни. Ни при одном вахтере. Никогда.