Стояла вьюжная, морозная предновогодняя ночь. Я шел после рабочей смены
к своему дому, одному из первых в новом микрорайоне Ленинграда.
Предстояло преодолеть обширный пустырь, который образовался на месте
снесенных частных домиков.
Это был нелюбимый мною отрезок пути –
множество осиротевших собак, когда-то охранявших снесенные теперь ножом
бульдозера усадьбы, шатались по пустырю, не в силах расстаться с родными
местами. Наверное, они своим собачьим мозгом никак не могли понять, что
их бросили на произвол судьбы хозяева. И, вероятно, недоумевали: куда
подевались строения, которые они привыкли охранять, поэтому охраняли
пустырь.
Нередко, приняв очередного прохожего за нарушителя их владений,
они нападали на него, подняв страшный лай и окружив кольцом. Они не
знали, что, проявлением своей преданности родным местам, ускоряли свой
конец. Немало жалоб поступало от жителей первых новостроек, и эти
жалобы, в конце концов, должны были завершиться одним…
…Когда я вышел на пустырь, ветер набросился на меня, слепя глаза
колючим снегом, сталкивая с едва заметной тропинки в сугроб. Подняв
повыше воротник, я почти бегом пересекал пустырь, радуясь, что непогода
загнала в укрытие даже охранников пустыря, и есть вероятность проскочить
опасное место без особого риска.
Надежды мои оправдались, и вскоре я подходил к своему дому. У подъезда,
я увидел, что к дверям жмется небольшая собака. Ее длинная
иссиня-черная шерсть заиндевела, усы и ресницы были густо припорошены
снегом. Пес глянул на меня, и сразу же куда-то делась моя
настороженность – таким просящим и по-человечески разумным был этот
взгляд.
Я опустился на корточки:
- Что, Жучка, холод доконал? А ведь шуба у тебя мировая?! И больший мороз не должен бы пробивать, чего же ты дрожишь?!
Я открыл дверь подъезда и впустил собаку:
- Э! Да ты, видать, здорово больна! – присмотрелся я к ней, - простыла что ли?! Да ты ведь и не Жучка, а Жук!
Жук на мои слова вновь поднял на меня глаза, блеснувшие устало и
благодарно, слегка шевельнул хвостом и попытался пристроиться под
батареей отопления, но тут же с трудом поднялся – кафельный пол был
ледяным.
Я, начавший было подниматься по лестнице, увидев это, остановился:
- Надо принести тебе какую-нибудь подстилку! – размышлял я – А может
быть, двинем ко мне? Я сейчас один, жена в роддоме. Пол испачкаем –
ругать будет некому…
Жук смотрел на меня и, казалось, тоже раздумывал.
- Сумеешь по лестнице подняться?
Пес снова слабо вильнул хвостом. Мы стали подниматься. Я не торопился,
видя с каким трудом он преодолевает лестницу. В конце концов, мы подошли
к моей квартире и я открыл дверь:
- Ну, входи!
Гость некоторое время постоял, посматривая на открытую дверь и на меня,
потом степенно вошел и присел в углу прихожей под вешалкой…
…Я разогревал ужин и продолжал с ним беседовать. Долгая и молчаливая
смена водителя городского автобуса да пустынный дом – не с кем словом
перемолвиться – навевали желание поговорить. Но мне до сих пор кажется,
что моя тогдашняя словоохотливость не в малой мере была поддержана его,
Жука, умением внимательно слушать.
- Ишь ты, как слушаешь! Видать, тоже истосковался по общению?! Вот я
тебе сейчас калорий подброшу и совсем повеселеешь! Где-то тут у меня
мисочка была, тебе как раз впору! Теплого супа похлебаешь? Похлебаешь.
Еще бы! После той уличной коловерти - одно удовольствие!..
Внезапно меня осенила мысль:
- А что, если тебе лекарство дать?
Я открыл семейную аптечку, долго раздумывал и выбрал анти простудную
таблетку. Прикидывая, глянул на Жука и решительно разломил ее пополам.
- Так, поди, не примешь, - рассуждал я.- А я тебе в мясной фарш заверну! Фарш-то ты не откажешься слопать!
Однако моя хитрость не прошла. Жук вежливо слизнул фаршевый комок. Пожевал и осторожно выплюнул лекарство.
Я огорчился:
- Да пойми ты, горе луковое, тебе же надо поправиться! Ведь у меня не
госпиталь! И держать я тебя долго не смогу. Завтра опять уйду во вторую,
с двух дня до двух ночи! Дома никого нет, кто тут будет за тобой
ухаживать?! Так что днем я тебя выпущу, обижайся не обижайся!
Во время этой моей тирады пес смотрел на меня, потом отводил взгляд, потом вновь робко и виновато посматривал…
Внезапно он потянулся и слизнул лежащее перед ним лекарство!
Он понимал!
…Поужинав, я налил ему воды и поставил в уголке. Он следил за мною из
угла своими блестящими глазами-маслинами. Я увидел, что мокрые следы его
лап просохли и остались грязные пятна. Подтерев пол и недолго
раздумывая, я отхватил кусок от бельевой веревки в ванной и подошел к
нему:
- Уж извини, Жук, но хоть ты и умен, все же ты – собака! Вон какие
следы остаются. Я усну, а ты пойдешь знакомиться с квартирой, а мне
назавтра полы мыть. Так что не обижайся, но я тебя лучше привяжу…
…Был третий час ночи, я очень устал, еда и тепло меня разморили, и
поэтому мои восприятия притупились, но до сих пор мне кажется, что когда
я уходил в спальню и, выключая свет, бросил на Жука взгляд, в его
глазах промелькнула понимающая улыбка.
Намаявшись за длинный день, я спал крепко, а когда проснулся, было уже
одиннадцать часов. Я медленно возвращался в мыслях к работе, ко
вчерашнему дню и… подскочил на кровати: «У меня же гость ночной! Его же
надо было вывести! Теперь, поди, предстоит неприятная уборка!»
Конец веревки, которой я его привязал, соскочил с крючка, вся прихожая
была в следах его больших лап, однако, эти следы не заходили ни за порог
кухни, ни за порог комнаты.
Развязанный, он ограничивался тем пространством, которое было отдано
вчера в его распоряжение – прихожей. Я торопливо накинул пальто:
- Привет, Жук! Знаю, знаю, тебе не терпится на улицу! Сейчас я тебя провожу! Ну, пошли!
Когда я открыл дверь квартиры, Жук опрометью бросился вниз по лестнице.
Пока я спускался, чтобы открыть ему наружные двери, внизу раздался
дуплет захлопнувшихся дверей, оповестивший меня, что Жук сумел с дверьми
справиться сам. Когда я выглянул на улицу, Жука нигде не было. Мне было
чуточку грустно, что я не могу иметь постоянно рядом такого друга.
Грустно, что его больше не увижу, так как за короткое наше знакомство я
успел привязаться к этому существу…
…Велико же было мое изумление, когда ночью этого дня, возвращаясь с
работы, я увидел в начале пустыря силуэт моего ночного гостя. Он бурно,
но без подобострастия, приветствовал меня и побежал впереди меня по
тропинке, гордо поглядывая по сторонам, не теряя меня из виду, изредка
останавливаясь и поджидая, пока я подойду. Так он охранял меня до самого
дома. Я решил, что он напрашивается в гости, и очень удивился, когда он
отказался войти в подъезд. На все мои приглашения он помахивал хвостом,
переступал лапами и не двигался с места. Поняв, что он не зайдет и что
не уходит, только дожидаясь, когда я войду, чтобы, таким образом, до
конца выполнить свою добровольную охранную миссию, я вошел в подъезд.
Поднявшись на первую площадку, я полез в карман за ключом и нащупал
сверток с бутербродом, оставшийся от обеда. Я быстро сбежал вниз, но
Жука уже не было…
…Потом была пересмена, и он, видимо, потерял меня из вида. Потом я
привез жену с новорожденным сыном, вернулся от бабушки старший сын, и
жизнь в нашей квартире закрутилась - шумная и веселая. Куча новых забот
заслонила воспоминания об этой встрече, я стал забывать так неожиданно
приобретенного друга. Однако, проходя пустырь, я всегда его ждал, но
пробегали, изредка взлаивая на меня издалека, другие собаки, а Жука все
не было.
Прошло что-то около месяца. Однажды, возвращаясь с работы опять ночью,
переходя пустырь, я увидел как ко мне мчится целая стая собак. Было как
раз время «собачьих свадеб», когда даже легкое урчание «королевы» стаи
может вызвать у ее рыцарей жестокое озлобление против существа,
потревожившего ее покой. Так и случилось. «Королева» - большая серая
сука – глянула на меня, слегка рыкнула, и этого оказалось достаточно,
чтобы вся стая, не жалея сил, бросилась мощным наметом мне наперерез. Я
успел добежать до стены своего дома, и тут на меня обрушился разъяренный
многоголосый лай.
Прижавшись спиной к стене, я смотрел на полукруг оскаленных пастей и
невесело думал, что в два часа ночи нечего надеяться на помощь и что
положению моему нельзя позавидовать.
«Королева», видимо, углядев в моих
поступках какое-то неуважение к своей персоне, ярилась в первых рядах
нападавших. Я бросил им случайно сохранившиеся в кармане от шоферского
обеда кусочки пирожка, но они с презрением топтали мои взятки и ярились
пуще прежнего.
Я начал терять остатки мужества, когда к моей неописуемой
радости из-за угла выкатился… Жук! Мгновенно оценив ситуацию, он
кубарем налетел на… Серую «королеву»! Она явно не ожидала нападения и
отступила. Зато вся стая набросилась на моего заступника. И через
мгновение передо мной по снегу катался визжащий, рычащий, лающий клубок
собачьих тел. И можно было бы убираться подобру-поздорову, да не
хотелось бросать в беде своего спасителя. Я осмотрелся в поисках
какого-либо орудия, но внезапно клубок распался, стая стала разбегаться в
разные стороны, и я увидел, как Жук, прогнав последнего воина, с
победным видом оглядел поле боя, на котором осталась только одна
«королева».
Мгновенно применившись к обстановке, изменившейся так
неожиданно и не в ее пользу, она всем своим видом показывала, что не
имеет никакого отношения к разыгравшимся здесь событиям.
Жук,
игнорируя её, подбежал ко мне, вильнул пару раз хвостом и
напряженно стал в ожидании, как будто приглашая меня продолжить путь,
вроде ничего особенного не произошло…
...Всю долгую зиму Жук провожал меня, охраняя, через пустырь. До сих пор
не пойму, как ему удавалось разобраться в графике моей работы, в котором
я и сам, порой, путался. В гости он больше не заходил, да и была для
этого у него причина. Дело в том, что после памятного сражения Серая
королева бесповоротно поменяла своих неверных и трусливых рыцарей на
одного верного и храброго друга – моего Жука. Так что, встречали меня и
провожали они теперь вдвоем. Я радовался, глядя на то, с какой любовью
смотрит не него Серая Королева.
Весной они перестали мне встречаться. Пустырь вскоре застроили. А там и
мы переехали из этого микрорайона.
Но навсегда в моей памяти остался
Жук. Верный друг, порядочное существо, с чувством собственного
достоинства и с редким умением платить за добро добром.