…Телефонную трубку долго не снимали. Потом послышался щелчок и знакомый голос с примечательной хрипотцой ответил:
- Вас слушают.
- Здорово, Петрович! Это – Матвей…
- Привет, Матвей! Узнал. Чем могу быть полезен?
- Да я маленько приболел…  Простыл, видимо… Надо бы банки поставить, да Галина не умеет…
- Нет проблем! Я пришлю тебе медсестру. Помоложе… Она и тебе банки поставит, и Галину научит… - в голосе моего собеседника явно послышалась улыбка, которая, как мне всегда казалось, постоянно дремала в нем с готовностью к шутке…
Однако, такой оборот дела не совпадал с моими планами. Я любил этого человека, и мне хотелось увидеть его. К тому же, за его напускной простотой и бравурностью скрывался терапевт от бога и прекрасный диагност, прошедший еще до окончания медицинского института великолепную школу сельского фельдшера, когда для нескольких сотен своих односельчан, в деревушке, затерянной среди тайги, он был и акушер, и хирург, «и бог, и воинский начальник»…
Я забросил безотказную блесну:
- Да понимаешь… У меня тут молодое вино из Сочи… Заодно ты бы и легкие мои прослушал…
Секундное молчание сменилось явным энтузиазмом и неожиданным вопросом:
- А у тебя, случаем, зубы не болят?.. А то вот тут у меня в кабинете Шорохов… Тоже рвется…  тебя проведать…
(Анатолий Шорохов был врач-стоматолог.)
Я с готовностью подыграл:
- Да уже что-то начинает ныть… зуб мудрости. Так что, тащи и Анатолия – лишним не будет! Вина на всех хватит!..

      …С Александром Петровичем Григорьевым и Анатолием Владимировичем Шороховым мы были дружны. И уж конечно, не тяга к вину руководила ими в приведенном разговоре, а, скорее, постоянная готовность к шутке, к дружескому общению, к веселому розыгрышу.
Вообще-то, на Крайнем Севере люди не чураются застолья. Но не столько ради пития, сколь ради общения, как бы компенсируя шумным дружеским застольем эгоизм «белого безмолвия», как называл Крайний Север Джек Лондон.
Недаром все мы были заядлыми КВНовщиками. Мои друзья врачи – в своей «фирменной» команде медиков, я – в своей  команде автомобилистов «Веселый коленвал».
К этому времени всесоюзный телевизионный клуб веселых и находчивых, задавленный цензурой и жестким идеологическим регламентом,  приказал долго жить. Однако, он успел заразить миллионы советских людей «шуткой юмора» и в российской глубинке возникали и соревновались в юморе десятки тысяч команд КВН. Естественно, что и в нашем таежном городке, выстроенном среди необъятных просторов российского Крайнего Севера, комсомольцами-добровольцами, молодыми посланцами всех республик огромной тогда и дружной Страны, которую мы ныне безвозвратно потеряли, вовсю бушевали КВНовские страсти.
      Впрочем, как мне кажется, и Александр, и Анатолий имели еще одну вескую причину тянуться к юмору. Они оба были заместителями главного врача нашей центральной районной больницы  Георгия Магомедовича Дзуцева. Последний правил своей вотчиной толково и умело, превратив ее за короткое время в лучшую ЦРБ в нашей таежной республике по оснащенности, кадрам и постановке лечебно-профилактического дела. Но правил, при этом, единолично и по-восточному деспотически. И работать с ним, паче чаяния, работать его замами можно было только людям, защищенным броней юмора. Умеющим как-то сносить и крутой нрав этого осетина, и его «разносы», в которых он никогда не сдерживал себя, доходя до резкостей и даже оскорблений.
Эти два славных человека не только сумели, как-то, пристроится к непростому характеру главврача, но и зачастую выступали своеобразными амортизаторами между ним и другими медиками, смягчая и, по мере возможности нейтрализуя, буйный нрав джигита, что вызывало к ним дополнительные симпатии работников ЦРБ, да и порой сберегало кадры…
…Вечером раздался дверной звонок. Я услышал веселый и бодрый говорок Петровича:
- Привет Галочка! Ну как тут наш болящий?
- Да вот, просит банки ему поставить, да я ни разу этого не делала…
- Невелика наука! Поставим ему банки! И тебя научим!..
В дверях моей комнаты показалась коренастая фигура Петровича. За ним в проеме двери виднелось улыбчивое лицо Анатолия Шорохова. Оба моих друга были с морозным румянцем и искрящимися смехом глазами. Знаменитые усищи Петровича заиндевели по краям и смешно топорщились при разговоре:
- Ну, как ты? Жив?
- Да пока жив, а теперь с приходом «тяжелой артиллерии» местной медицины, видать, совсем выздоровею, - поддержал шутливый тон я.
В дверь, оттесняя кряжистого Петровича, протиснулся худощавый Шорохов и, пожимая мне руку, проговорил:
- Что, Матвей, простыл? Ничего! Петрович тебя вернет в строй!..
Петрович, тем временем, приступил к моему обследованию:
- Ну-ка! Давай послушаем твои легкие! - И сноровисто стал двигать по моей груди ледяную с мороза кругляшку.
Я поежился:
- Ты хоть бы погрел свой аппарат-то, Петрович!
Петрович, не прерывая процесса прослушивания моих легких, парировал:
- Да ты че, малый ребятенок?! Потерпи…
…Он продолжал прослушивание, периодически подавая привычные команды «дыши -не дыши» и при этом рассказывал новый анекдот. Шорохов изредка вставлял в ткань повествования анекдота свои уточнения. Я возмутился:
- Вы что делаете, лекари?! Что же ты там Петрович услышишь в моих легких, если вы оба молотите без устали?! Как так можно, одновременно говорить и прослушивать легкие?!
Петрович закончил свое прослушивание и безапелляционно заявил:
- Тишина нужна начинающим врачам…
Шорохов со смехом вставил:
- И, при этом, они все равно ничего не услышат!..
Петрович продолжил:
- …да. Так вот. Легкие твои, Матюха, в порядке. Сердце – как у молодого. Есть легкие хрипы в левом легком, но это временная чепуха. Я не думаю, что тебе так уж надо ставить банки. После них надо беречься пару дней особо. Но, если тебе обязательно хочется банок – поставим!
Тут вмешалась моя Галина:
- Александр Петрович! Анатолий Владимирович! Вы же прямо с работы?! Голодны! Давайте перекусите, а уж потом банки!
Петрович активно подхватил:
- Вот, Галина, главное достоинство твоего мужа, это – ты! – Он подхватил под локоток мою жену и, увлекая ее в направлении кухни, продолжал -  Приветливая и радушная хозяйка! У тебя, говорят, весь наш инструментальный ансамбль периодически столуется?!
Галина, довольная похвалой, застенчиво сказала:
- Да… Заходят наши друзья… музыканты.
Петрович вкрадчиво продолжил:
- Матвей что-то про вино там заикался, что ему из Сочи прислали?...
- Да, видимо, вы его не поняли, Владимир Петрович. Из Сочи мы два ведра варенья привезли. Да оно начало играть. Вот мне искушенная соседка подсказала, как это варенье в вино переделать, чтоб добро не пропало…
Петрович резюмировал:
- Какая разница вино из Сочи, или сырье для вина из Сочи?! Главное, чтоб вино было хорошее!
- Да, вообще-то, вышло вино очень приятное на вкус, правда…
Гость даже приостановился в своем движении к кухне:
- Что «правда»? Не съедобное? Горькое? Кислое?..
- Да нет! Крепкое очень получилось. Незаметно как-то, а пьянит сильно…
Петрович воспрянул духом:
- Так это же прекрасно, что крепкое и что пьянит! – воскликнул он – зачем же иначе вино-то пить, если оно не пьянит!
Так, балагуря, он добрался до накрытого в кухне стола, на котором красовался большой кувшин с янтарным вином.
Петрович весело потирая руки зашумел:
- Вот это Галина! Вот это – хозяйка! Благодарствую!
Он потянулся к графину и крикнул:
- Матвей! К черту банки! Лучшее средство от простуды – вино! Давай к нам сюда!
Шорохов! И ты подтягивайся сюда! Здесь стол - «скатерть - самобранка»! И вино пахучее!
Анатолий, задержавшийся  у моей кровати, засуетился:
 - Игоревич! Может быть, правда, пойдем по сто капель?!
- Не, Владимирович! Не до вина мне сегодня! А ты иди, иди!
- Ну, как знаешь! Тогда ты тут пока поболей, а мы с Петровичем и твоей Галиной сочинское  ваше вино продегустируем. Лады? И не дожидаясь моего ответа, ринулся на зов Петровича…
… Через некоторое время из кухни послышался веселый шум, всегда сопровождающий застолье, в котором переплетались тенорок Шорохова со скрипучим баритоном Петровича, смех Галины и звяканье посуды. Под этот уютный шум, сморенный высокой температурой, я ненадолго задремал.
         Когда я проснулся, гомон на кухне был тоном выше. Я крикнул:
- Эй, алкаши! Вы чего пришли, меня лечить или наклюкаться?!
         Гомон на кухне замолк, по коридору раздались легкие шаги, и в комнату вошла Галина:
- Ты проснулся?! Я заглядывала, ты спал, не стала будить.
Ее оттесняя, в комнату протиснулся Петрович:
- Ну! Чего шумишь?! Завидки берут?!
- Конечно,  завидки! Да еще кто-то обещал банки поставить…
     Петрович хлопнул себя по лбу:
Во, память! Забыл тебе банки поставить! Давай, Галина, банки!  Счас поставим! – скомандовал он.
Галя принесла банки, лежащие  в коробке с ватой и пузырек со спиртом.
Петрович взял коробку с банками и покосился на пузырек:
- А это у тебя чего?
- Так спирт для банок…
Петрович взял пузырек, понюхал:
- И, правда, - спирт…
И секунду поразмыслив, добавил решительно:
- Ты вот что, Галя! Ты спирт…  спрячь. Пригодится. Нечего такое добро зазря тратить …
- Так… а как же банки ставить?!
- А вот… смотри и учись! У нас, когда в фельдшерском пункте спирт заканчивался… - Петрович секунду поразмыслил и уточнил:
- …а он всегда очень быстро заканчивался… почему-то – он ухмыльнулся в усы – мы ставили банки по-фельдшерски.
   К разговору подключился Шорохов, пришедший из кухни:
- По-фельдшерски?! А это как?
- Во! - улыбнулся Григорьев – видать сразу, что не прошел фельдшерской выучки!
И продолжил:
- Ну, смотрите, неучи!
           Он взял клок ваты из коробки с банками, оторвал от нее небольшой кусочек и, распушив его, положил мне на спину. Наложив на спине несколько холмиков  из распушенной ваты, скомандовал:
- Галина! Давай спички!
       Тут вмешался, до сих пор молчавший, Шорохов:
- Ты это что надумал, Петрович? Ты же ему спину сожжешь!
       Я, уже лежавший с подготовленной для процедуры спиной, быстренько вскочил и одернул рубаху:
- Петрович! Ты чего это? На мне эксперименты решил ставить?!
    Григорьев, беря из рук подошедшей Галины коробок спичек, невозмутимо заявил:
- Ты чего это вскочил? Какие эксперименты? Это давно апробированный способ! Давай, ложись!
      Я недоверчиво покосился на коробок в его руках и нехотя опять принял нужное положение.
     Петрович, недовольно бурча себе в усы, снова разложил на моей спине ватные комочки и, зажигая спичку, проговорил:
- Вот, Галина, учись!
              Он поджег лежащие на спине комочки ваты и, сноровисто прикрывая каждый горящий холмик банкой, приговаривал:
- Вот так… так… так…
  Галина всполошилась:
- А спину ему не обожжет?
- Ничего его спине не будет! Вон вата без доступа кислорода везде сразу тухнет, а банка всасывается…
Он удовлетворенно оглядел дело своих рук и прикрыл спину с банками одеялом:
- Ну, теперь лежи! А мы пойдем… там еще вино осталось в графине-то…
Шорохов удивленно хохотнул:
- Ха! Ну, ты Петрович, даешь! Сколько вместе работаем, а ты таких фокусов не показывал!
- Никакой это не фокус, а опыт, - прогудел он, подчеркивая последнее слово, и повторил, растягивая:
- О-п-ы-т!
Галя недоверчиво склонилась ко мне:
- Ну, ты как, Матвей? Нигде не печет?
Я прислушался к своим ощущениям и неуверенно сказал:
- Да везде хорошо, только в одном месте вроде припекает…
Петрович, уже собравшийся идти на кухню, приостановился в дверях:
- Да не капризничай! Ничего там не печет! Это из тебя простуду банки высасывают!
И, обращаясь к Гале и Анатолию, пригласил:
- Ну, пошли, друзья!

Они ушли, а я остался лежать. Я бесспорно верил Петровичу, но, однако, ясно чувствовал, что на моей спине что-то не так. Что мне что-то жжет эту самую спину. А когда в комнате явно запахло горелой тряпкой, я закричал:
- Эй! Костолом! Ты чего, решил меня спалить?! Я горю!
Петрович откликнулся с кухни:
- Ну, Галина, как ты с ним, с таким капризным живешь?! Ну, чисто балованный ребятенок!
Никто из них даже не пошевелился при этом, балагуря и посмеиваясь на мой счет.
На спине, тем временем, пекло все сильнее. И когда терпеть стало невмочь, я заорал:
- Галка! Хоть ты подойди, посмотри! Этим чертям уже море по колено, а у меня спина горит огнем в полном смысле!
Галя пришла и откинула с моей спины одеяло. Из-под одеяла повалил дым. Оказалось,
что одну банку Петрович поставил неточно. Она не полностью накрыла горящий комочек ваты, а прижала его ребром. Поступающий в образовавшуюся щель воздух давал возможность тлеть вате, а тлеющая вата прижигала мне спину.
Галка ахнула:
- Александр Петрович! Быстрее сюда! У него и вправду спина горит!
Петрович вразвалку подошел, недовольно бурча:
- Что у вас тут горит? Он - паникер и тебя зараз…
Тут Петрович почувствовал запах дыма, увидел тлеющую на моей спине вату и оборвал бурчание.
Он дотронулся до пресловутой банки и она свалилась со спины, открывая всем маленький уютный костерок на моей спине.
       Петрович схватил тлеющий комочек и сбросил его на ковер. Комочек продолжал тлеть и на ковре. Галя побежала на кухню и, принеся в чашке воды, плеснула на тлеющий комочек.
Петрович, снимая остальные банки, удивленно гудел:
- Ну, надо же! Сколько ставил и ни разу не промазал! А тут… как назло…
И, очевидно, вспомнив, что самый лучший вид обороны – это наступление, перевел вину на меня:
- Это ты накаркал!
Его усы недовольно топорщились:
– Печет, печет, - скопировал он меня.
Галя встревожено присмотрелась к моей спине:
- Александр Петрович! У него ожег!
- Да какой там ожег! – Петрович глянул внимательно на мою спину – от сигареты и то больший ожег бывает!
Он подумал и пробурчал:
- Ну, давай ему чем-нибудь спину смажем, чтоб не стонал.
- А чем?
- Ну, крем какой-нибудь есть в доме?
Галя принесла коробку с разными кремами:
- Вот…
Зазвонил телефон, и она метнулась к телефону.
Шорохов, наблюдавший всю эту картину, беззвучно хохотал в углу комнаты.
Петрович, особо не рассматривая тюбики, схватил первый попавшийся крем и стал натирать мне этим кремом обожженное место.
Я почувствовал, что жжение на спине значительно усилилось:
- Петрович! Что-то от твоего крема еще больнее!..
Тут подошла Галя и ахнула:
- Александр Петрович! Вы же ему спину натерли апизартроном! Он ведь на основе пчелиного яда и сам по себе печет нестерпимо…
Петрович обескуражено прогудел:
- А я и не посмотрел, что за крем. Тут тюбик скручен и названия не видать… 
Я застонал от безысходности.
Галя участливо склонилась ко мне:
- Матвей! Ты как?!
- Да пока жив… несмотря на все усилия врача Григорьева, - недовольно и не без ехидства пробурчал я.
Петрович задиристо отозвался:
- А че Григорьев?! Он тоже может ошибаться!
Галя обеспокоенно сказала:
- Может ему смыть мазь? Теплой водой?..
Я вскинулся:
- Только не теплой!
Петрович, поразмыслив, ответствовал задумчиво:
- Не-е-е-е. Вода не поможет. Теперь, Матвей, у тебя осталось только одно средство – пойти и допить с нами вино! Анестезироваться, так сказать…
Он добавил уверенно:
Я ведь тебе сразу предлагал это лечение! А ты «банки», «банки»…
Мы услышали какие-то странные звуки и, оглянувшись, увидели, что Анатолий Шорохов, уже не в силах смеяться, сполз по углу на пол и там бормотал, держась за живот обеими руками:
- Ой… мамочка! Ой…  умру!.. Ба… ба… банки… по… фе…фельд… фельдшерски!