Памяти учителя искусствоведения С.А. Буеракова 
по мотивам лекции Ф. Степуна "Природа актерской души"

.


Право, я полюбил эту минуту...
когда, оглядываясь назад и застывая в самозабвенном созерцании прошлого, вдруг начинаешь чувствовать за спиной неотвратимый взгляд будущего, и словно пробуждаешься от внезапной догадки о том, что и жизнь твоя, быть может, лишь загадочный отклик - всему, что неистово к ней вопрошает, всему, что так пристально смотрится в твою, сегодняшнюю, жизнь.
Всякое ясное разумение предполагает отразиться в будущем;  и только минувшее прячет в себе сумрак того отражения,  к которому так безнадежно-блаженно прикованы наши сердца.

Я полюбил эту минуту...
когда, все глубже и глубже погружаясь в минувшее, вновь останавливаешь себя на том единственно ярком мгновении,  которое никогда не всецело явь и никогда не всецело сон,  но всегда и сон и явь одновременно...  И, разумеется, будьте осторожны, потомки! - долго и увлеченно копаясь в прошлом, вы рискуете познакомиться с вечным... 
 
Женщина инстинктивно стремится любое счастливое мгновение обратить в вечность, тогда как мужчина готов даже вечность променять на одно счастливое мгновение.  

И все  это без малейшего подозрения с обеих сторон,  что одно уже переходит в другое, последнее в первое, и наконец перед очарованными сердцами распахивается память второй родины, вся ее неизбывная ностальгия и весь ее необъятный тупик,  где уже ничто не покидает и ничего не возвращается:  все и ничего,  всегда и  никогда...

Именно здесь и нащупывает свое действительное отражение сомнамбулическая душа художника, артиста и творца:  душа отчаянных противоречий, пределов и крайностей, душа, по наблюдению Федора Степуна,  "жаждущая заполниться невозможным и захлебнуться безмерным",  душа, "хотя и раненая вечностью, но не спасенная в ней", непостижимо глубокая, сильная, но и необъяснимо ранимая, "наполненная сама к себе предельной любви, но и непонятной вражды, - душа, - своими теплыми стопами,  быть может, слишком верная земле, своими же холодными глазами,  быть может,  преждевременно отданная небу".

Я полюбил эту минуту,  когда, прогуливаясь в одиночку по запустевшим аллеям и тротуарам воспоминаний, вдруг растворяешься в состоянии той счастливой печали, которая так чужда и ненавистна здравому смыслу, - печали,  возникающей всегда при встрече с образом несбывшегося счастья,  но никогда не жалеющей о нем, печали, в объятьях которой вдруг  "вспомнишь  разлуку  с улыбкою странной"  и  нечаянно спросишь себя:   

так что же это за счастье такое,  если его никогда не было? - и тихо ответишь:  это удивительное счастье ...  не достигнуть  его,  но стремиться к нему,  не  вкусить,  но коснуться  его;  счастье, быть может, только в том и состоящее,  что его никогда не было... и не будет, счастье достойное призрака,  мечтающего жить, но живущего в мечте.

Такова печальная отрада любого художника,  но в большей степени - артиста, личности столь неуклюжей и неестественной в жизни и столь очевидно воскресающей на сцене. 

Всякое счастье, либо несчастье - всегда лишь переживаемое состояние,  и почти никогда - действительность. 
Вот почему в своем отношении к последнему "актер-артист всегда аскет, который никогда не примет королевской короны в обмен на запрет играть королей,  богатства - в обмен на рубище Лира,  и влюбленности в себя всех женщин - в обмен на счастье играть любовь  несчастного Ромео" Ф.Степун).

Такова и недолгая минута, когда в твое сокровенное безмолвие залетают отголоски прежних откровений,  как залетают листья уже отшумевшего лета,  птицы уже улетающей осени, искры уже несуществующего камина... Так залетают в гулкий синтезатор современности дерзкие созвучия скрипичной экзальтации Вивальди ...  Словно он и здесь бывал-де,  в птичьем щебете и гвалте,  над толпой земных невзгод - обезумевший фагот!  В ля миноре - ля мажор,  словно все иное - вздор,  над планетою потерь:  ля сентябрь, ля апрель,   ля разлука,  ля мечта...  Ой ли та?  Ой ля! -  чиста.

Право,  я полюбил эту минуту.





.