(монолог в ресторане ЦДЛ)

Сейчас я расскажу вам,

                                          как впервые

я стал известен

                            (и не только вам),

и почему теперь

                              я щедр на чаевые

и путешествую

                            по разным городам...

Редактор не был выпуклым бараном, -

он был интеллигентным мужиком, -

и, соответственно,

                                  по ресторанам

он не ходил, как многие,

                                            пешком.

Меня с ним познакомил добрый дядя, -

воспитанник салатов и котлет,

он, на редактора

                               с почтеньем глядя,

вдруг закатил ему такой банкет! -

что тот в итоге, как свинья, раскован,

к дверям едва выписывал кривые...

Вот так вот я

                         впервые был опубликован,

таким путём

                        я вышел в свет впервые...

Теперь,

               когда давно уж нет ораторов,

и не гремит набат,

                                  и нету рвенья;

теперь, когда я

                            в доме литераторов

опять напился

                           вплоть до откровенья,

и обращаясь к тем,

                                  что уж давно почали

плоды известности,

                                    довольствуясь достатком, -

я обращаюсь к вам,

                                   друзья-однополчане

по кабакам,

                      по рвачеству,

                                              по взяткам.

Когда вы продали и пропили святыни,

и спрятались за длинным словом "Ленин", -

конечно, вам плевать,

                                        что ваши братья - на чужбине,

конечно, вам плевать,

                                        что Маяковский был

застрелен!..

Вам наплевать на всех,

                                          кто поднимался над веками,

прокладывая в Вечность километры...

Ведь все они вам

                                никогда не намекали

на рестораны,

                         как сегодняшние мэтры.

Я, обращаясь к вам, отрёкся от размера,

от формы, от метафоры, от звука, -

теперь меня

                       облаять может смело

любая поэтическая сука.

Я отказался от изысканного слова,

от собственного преданного слога,

чтобы во мне вскипала только злоба

на вас,

              которых, к сожаленью, много.

Но так и быть уж,

                               тут, на всякий случай,

перед концом,

                           на память, на прощанье -

я подарю вам

                         парочку созвучий,

чтоб ваши перепонки затрещали!

Чтоб холод каждому из вас лицо сковал

за то, что вы -

                           с партийного влагалища -

хотели плюнуть так же

                                          на Высоцкого,

как в свое время плюнули

                                              на Галича!

Я отказался от древнейшего завета,

и стих мой высох, точно гроб дощатый.

Но пусть Поэзия

                               простит меня за это,

лишь только вам

                               не находя

пощады.                                                          

осень 1982