Как месиво равнодушных овец, едва-едва растолкало утреннее солнце клочья серого мокрого тумана, заночевавшего на ранчо дона Хосе Игнасио. Тишина настолько оглушительная, что разум, кажется, вот-вот отделится от существа, обрушилась на всё живое, населяющее этот райский уголок и когда стала уже совершенно невыносимой, как голос самой надежды слабо, но всё отчётливей послышалась поступь идушей шагом лошади.
  А вот и всадник показался уже, и картина из сказочной стала обычной замечательной жизнью. Вот уже за пригорком видна его шляпа, вся фигура, драпированная в пончо, как дорогая мебель в оставленной на долгое время квартире. Уже блестнуло солнце на щегольских шпорах, осветило, как монументальное изваяние и лошадь, и всадника, и большой тяжёлый мешок, притороченный к седлу.
- Слава Мадонне, Морис! Ты жив!
Дон Хосе Игнасио выбежал, насколько мог в свои девяносто лет быстро, навстречу всаднику:
- Ну, как? Я вижу мешок! Все двенадцать?
Морис поднял голову и Дон Хосе, взглянув в его лицо, постарел, кажется, ещё вдвое.
- Десять, дед.

Дон Хосе молчал. Молчал и его внук. Он спрыгнул с лошади, расседлал её и ударил по крупу своей шляпой - это была дорогая шляпа, предмет зависти всех кабальеро в округе:
- Беги, Лола, беги! Дедушка...
Минуту они смотрели в глаза друг другу.
Дон Хосе Игнасио наконец вздохнул, повернулся и пошел в дом. Старый рояль, покрытый пылью и воспоминаниями о поколениях терзавших его в своё время совсем маленьких и уже подросших Игнасио, казалось, тихо-тихо стонал, зная свою участь.
- Да, и тебе пора.
Под топором последний раз прозвучало волшебное дерево. Старик выдрал самую тонкую струну из ещё живого рояля и вышел, прихватив к струне и топору ещё и крепкий дубовый табурет.
......
- А как же ты, дедушка?
Старик усмехнулся и указал взглядом на прикреплённую к водокачке петлю тонкой рояльной струны. Не говоря больше ни слова, Морис встал на колени перед подставленным табуретом и прижался к сиденью щекой.
- Когда-то ты любил так делать, внучек. Тогда тебе не приходилось для этого вставать на колени...
- Не тяни, дед. Я готов. Нет, Тереза! Прости. Не твоё имя произносит моя душа на пороге свободы. О, Святая Дева Мария!
Удар топора ударил и старика смертельным спазмом в горле. Алая кровь артерий омыла его лицо, отвыкшее от слёз.
.....
Старик вздохнул глубоко, как будто хотел вдохнуть всё это утро с бескрайним небом и всей радостью жизни:
- Теперь двенадцать.

Голова, отрезанная струной, упала кверху улыбкой.

--- Это была повесть неизвестного автора "Всадник без двух голов" ---